О загадочном знаке первых русских монет. Соболева Н.А.
Страница
2 - 2 из 13 Начало
|
Пред.
|
12345
|
След. |
Конец В результате М.А. Таубе предложил трактовать «загадочную фигуру», широко распространенную в древнерусском быту, как стилизованное изображение морского трезубца — древнейшую эмблему власти, оформленную «в привычных для пришедших в Россию Варягов формах рунического орнамента», отражающего магические представления скандинавов [21]. По мнению Таубе, изначальная характеристика знака не осталась неизменной. Из символа власти и собственности князя он быстро превратился в символ общественно-государственного значения, олицетворяющий единство княжеского рода, единство земли Русской, единство культурное (подразумевается выход этого знака за пределы Русского государства) [22].
Таубе «закрепил» уже существовавшее в историографии мнение о скандинавских корнях «загадочного знака». Наряду с подобной интерпретацией не отвергалась и идея полного заимствования всех компонентов начального русского чекана (а следовательно, и «загадочного знака») из Византии. А.В. Орешников, хотя и не акцентировал «предметность» знака, неоднократно высказывался в пользу его местного, т.е. отечественного происхождения [23]. Ему следовали и некоторые советские историки, например О.М. Рапов [24].
Создается впечатление, что работы А.В. Орешникова о знаках Рюриковичей явились толчком для изучения их в более широком контексте. Во всяком случае, через четыре года после публикации книги Орешникова «Денежные знаки домонгольской Руси» появилась большая статья будущего академика Б.А. Рыбакова, посвященная княжеским знакам собственности [25], ставшая настольной книгой для многих поколений археологов и историков, занимающихся изучением ранней истории Русского государства Рыбаков привлек огромный, прежде всего археологический материал несущий знаки собственности русских князей, на основании которого предложил их новую классификацию. Он очертил территориальные и хронологические рамки бытования знаков, проанализировав сферу их использования.
Б.А. Рыбаков лишь в общих чертах высказался на интересующую нас тему, заметив, что «происхождение начертаний этих знаков до сих пор не выяснено, несмотря на большое количество предложенных решений» [26]. Вместе с тем автор отметил близость как по форме, так и по существу знаков Приднепровья и боспорских царских знаков, охарактеризовав этот феномен как «два параллельные по смыслу явления, разделенные семью столетиями». «Генетической связи, за отсутствием промежуточных элементов, заметить нельзя, — пишет далее ученый, — а семантическая налицо. И там и здесь эти знаки являются принадлежностью правящего рода, династии, и там и здесь они видоизменяются, сохраняя общую схему, и там и здесь они сосуществуют с фонемным письмом на правах сохранившегося пережитка более ранних форм письменности...» [27].
Важным для нашего дальнейшего построения являются два предположения Б.А. Рыбакова. Первое касается находки на верхней Оке и в Приднепровье двух подвесок VI-VII вв. со знаками, близкими к позднейшим знакам Рюриковичей. Ученый назвал эти знаки тамгами, предположив, что они являлись знаками славянских (антских) вождей. Однако осторожно заметил, что выводить систему знаков X—XII вв. из этих тамг хотя и соблазнительно, но «пока неосновательно».
Второе замечание Рыбакова относится к боспорским царским знакам, также тамгообразным. Верхние части некоторых из этих знаков напоминают человека с поднятыми вверх руками или головы рогатых животных. «Может быть, — пишет ученый, — при дальнейшей разработке этой гипотезы и удастся указать прототип для этих знаков, схематизированное изображение какой-нибудь ритуальной сцены с непременным участием коней, сцены, напоминающей известные дакосарматские элементы в русском народном творчестве» [28] .
Исследование знаков Рюриковичей было продолжено рядом археологов, прежде всего В.Л. Яниным [29], однако, практически все они (А.В.Куза, А.А. Молчанов, Т.И. Макарова и др.) или вносили поправки в первоначальную классификацию знаков, прослеживая изменение их структуры (изучение «отпятнышей»), или досконально анализировали сферу их применения в Древней Руси, т.е. разрабатывали предложенное Б.А. Рыбаковым направление.
Не касаясь вопросов классификации знаков Рюриковичей, их трансформации, степени использования, границ распространения и применения (все эти вопросы подняты и в той или иной степени исследованы в работах археологов), вернусь к изначальному предмету данной статьи — к «загадочным знакам» на первых русских монетах.
Как уже отмечалось, многочисленные «толкователи» эмблемы искали ее прообраз в Византии, у варягов, в русской истории. Однако были и такие, кто обнаруживал изначальное восточное влияние на ее становление. Среди них, в частности, был Н.П. Кондаков, издавший вместе с И.И. Толстым «Русские древности в памятниках искусства» (см. выше). Известный нумизмат А.А. Ильин также предполагал, что на чекане первых русских монет «заметно влияние Востока». По его мнению, человек, занятый в изготовлении монет, должен был иметь перед глазами сасанидские люнеты, на оборотной стороне которых — «государственная эмблема в виде алтаря с горящим огнем между двумя стражами. Использование «загадочного знака" на монетах древнерусских князей — явление того же порядка, и это указывает на влияние сасанидских монет» [30].
Выдающийся специалист в области вспомогательных исторических дисциплин Н.П. Лихачев, сталкиваясь в течение многолетних сфрагистических изысканий с различными вариантами «загадочного знака" на печатях, пломбах и другом подобном материале, не мог пройти мимо этого «сфинкса». Н.П. Лихачев включил свои размышления о знаках Рюриковичей в контекст большой работы «Печати с изображением тамги или родового знака», опубликованной во 2-м выпуске «Материалов для истории русской и византийской сфрагистики», который, к сожалению, мало используется исследователями. Тщательно проанализировав попытки трактовки знака нумизматами и не поддержав ни одну из версии, он ограничился риторическим вопросом в самом конце работы: «Может быть задан еще вопрос, на который мы не решимся ответить ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Вопрос этот— не происходит ли так называемое «знамя Рюриковичей» (а вместе с ним и однотипные знаки на печатях) с востока; он уместен, потому что по начертаниям своим знак Рюриковичей однотипен с некоторыми, например, тамгами Золотой Орды, а в основе своей, представляющей как бы вилы о двух зубьях, совершенно схож с поздней золото-ордынский тамгой XV в.» [31].
Для того чтобы поставить этот вопрос, ученый предпринял сравнительный анализ огромного количества печатей, пломб, монет, на которых изображены знаки, идентичные по конфигурации знакам Рюриковичей. Масса аналогий в разнообразном по времени и территории материале заставила его не только заключать: «Все это показывает, как в разное время и в разных местах могут образовываться знаки одинакового рисунка» [32], но и предупреждать: «Обзор и исследование знаков собственности и, так называемых, символов, особенно же в данном случае тамг тюркских племен, представляет большую важность, но самое прикосновение к родовым знакам способно увлечь к скифам и индо-скифским царям и еще дальше, а рядом с этим в вопросе о происхождении, о заимствованиях и влияниях необходима крайняя осторожность, иначе в клеймах финской деревни, нам современной, можно найти знаки, видимые на наших древних пломбах и печатях» [33].
Сам Н.П. Лихачев, как бы очерчивая время и территорию бытования заинтересовавших его знаков-тамг, отмечавших «родопроисхождение, собственность, производство», которые в Древней Руси были в употреблении, попадая и на памятники «общественного значения», «обращает свой взор» к высказанной в тогдашней литературе проблеме русского каганата. Однако, не будучи уверенным, что эта проблема разрешит его собственную проблему в отношении русского знака-тамги, он осторожно замечает: «Соседство "Русов" с народностями тюркского происхождения (выше — хазар, авар. — Н.С.), с кочевниками, среди которых были в таком распространении родовые тамги, несомненно — и помимо вопроса о каганате» [34].
Н.П. Лихачеву не пришлось познакомиться ни с основополагающими трудами по истории Хазарского государства М.И. Артамонова, А.П. Новосельцева, ни с археологическими исследованиями Хазарии, отраженными в работах М.И. Артамонова, С.А. Плетневой, их коллег и учеников, ни с разнообразными статьями и монографиями, в которых собраны многочисленные начертания знаков, аналогичных знакам Рюриковичей, охвативших обширную территорию — от Монголии до Дуная в частности, с поистине новаторскими работами В.Е.Флеровой, посвященными знакам Хазарии, ни тем более с работами болгарских ученых последних десятилетий XX в., где проводится поиск аналогий знаков-тамг праболгар, предлагается их дешифровка и т.д. Однако интуиция ученого приводила его к очень важным наблюдениям и выводам, которыми можно руководствоваться и сейчас при осмыслении знаков Рюриковичей. Так, Лихачев полагал, что «изменения знаков не поддаются объяснению одним каким-нибудь законом, например, постепенного осложнения. В разных местах при различных, может быть, обстоятельствах, действуют и своеобразные обычаи». Он приводит в качестве примера заключения А.А. Сидорова, проводившего этнологические исследования в некоторых районах Архангельской области, который отметил разницу в происхождении, правилах наследования и изображения тамги как знака собственности мужчин, и тамги, применяемой женщинами на предметах гончарного производства. В то время как мужские тамги переходят по мужской линии от отца к сыну, постепенно видоизменяясь по определенным правилам, женские тамги переходят по женской линии от матери к дочери без всяких изменений [35]. Лихачев не ставил знак равенства между условным знаком-тамгой (знаком собственности) и тотемом, какую бы тамгообразную по конфигурации форму он собой не представлял. В то же время он не мог не отметить встретившийся ему в работе, посвященной бурятским знакам собственности, факт присутствия в начертании одного из типов тамги местных ханов следов знака, «заимствованного из ламайского культа» [36]. Очень существенным для исследователей всевозможных, в том числе и тамгообразных, знаков представляется замечание Н.П. Лихачева о том, что «знаки родовые, а в особенности знаки собственности, совсем не то, что «символы», которые благодаря священному культовому, почему-либо им приданному, значению, мигрируют, сохраняя свою форму» [37].
Исключительно конструктивные идеи Н.П. Лихачева, уже развитые современными исследователями в различных вспомогательных исторических дисциплинах, прежде всего в сфрагистике, несомненно, будут способствовать и доскональному исследованию «загадочного знака» первых русских монет. Его осмысление обусловливается новыми тенденциями, характеризующими развитие отечественного исторического знания на современном этапе. Применительно к нашему сюжету это - трансформация сложившихся представлений о возникновении Древнерусского государства, настойчивые поиски автохтонной Руси, активно утверждающаяся в историографии концепция существовавшего в IX веке Русского каганата, получающая все более яркую окраску проблема Хазарии и ее взаимоотношений со славянами, своеобразное воссоздание евразийской идеи и т.д. В историографии на основании новых данных и переосмысления уже известных фактов высказываются гипотезы, альтернативные традиционным, в частности — о возникновении Киева (хронологии, названия, его изначальной «хазарскости" — хазарско-иудейского основания Киева) [38], по поводу существования раннегосударственного образования русов — Русского каганата, его местонахождения. С разной степенью аргументированности обосновываются территории расположения Русского каганата — от северо-восточной части Восточной Европы до Днепровско-Донского региона [39]. В последнем случае административным центром каганата мог быть только Киев. Постановка столь глобальных проблем вкупе со значительными археологическими открытиями последних лет предоставляет возможность, не вдаваясь в принципиальную оценку новых идей, переосмыслить более скромные по масштабу, однако исключительно научно значимые вопросы, в частности вопрос о раннем символе древней русской государственности, включив «трезубец» и объекты, «помеченные» им, в цивилизационный контекст, имеющий отношение к характеристике истоков «начальной» Руси. В настоящее время в научном мире прочно утвердилось мнение, что знак на древнерусских монетах — тамга (слово тюркского происхождения).
В то же время, оценивая значимость монет как памятника русской государственности, современные исследователи подчеркивают, что не только сам их выпуск является политической декларацией, но и изображения отвечают потребностям идеологического характера, причем признается «выдающаяся идейная роль княжеского знака» [40]. Отбросив домыслы о «гербе державы», который будто бы воплотился в этом знаке, согласимся с тем, что этот знак действительно выражал определенную идею (что не помешало ему стать и родовым знаком Рюриковичей с последующими изменениями, «отпятнышами» и проч.).
Так как чеканка монеты являлась прерогативой верховной власти, выбор монетных изображений также составлял ее привилегию. Символическое мышление в полном смысле этого слова (подобное «гербовой» эпохе, начало которой в Западной Европе обычно относят к концу XII в.) вряд ли сыграло свою роль при выборе сюжетов. Хотя первые русские монеты относятся к произведениям средневекового искусства, которое «вплоть до XIIIв. обогащалось заимствованиями, комбинируя элементы различного происхождения» [41], о конкретном заимствовании можно говорить лишь применительно к композиции златников и сребреников первого типа Владимира Святославича [42]. В целом заимствование носит относительный характер, ибо фигура лицевой стороны имеет черты «портретного сходства» с русским правителем, тогда как образ императора на византийских монетах — условный за некоторыми исключениями, т.е. не индивидуализирован в отличие, например, от римских портретных изображений на монетах.
